Проспект дауншифтинга
1
Если стремительно спускаться по улице 28 июня, и ниже, то наступает наконец точка невозврата, где люди выходят на улицу в тапочках. Чуть выше нет этой определенности, там, то в туфлях, то в тапочках, мечутся в поисках ценностных ориентиров, но наступает момент, когда именно в тапочках. Человек в тапочках, это де(э)льфин — существо живущее ощущениями. Поэтому штаны его мягки, майка его дырява. Нега и воздух. Изабелла и лень. Качели и куры. Мангал и раскладушка в винограднике. Мимо жуткого моста над Клокучкой. Под парком. Мимо амбулатории и фельдшера, который видел роз в палисаднике больше, чем пациентов (ему идет это на пользу). И дальше… Наконец, можно нащупать улицу Золочивскую. Ее, шутя, назвал я проспектом дауншифтинга.
2
Сколько б вы не ходили по Черновцам, пока не найдете Золочивскую, будет ощущение, что не доскребли город до дна. Не раскрыли. Длиной она километра два с половиной, четыре Кобылянских, но увидеть ее доводится не каждому. Начинается она на отшибе, а уводит она в никуда. Разумеется, я гулял по ней вечерами когда-то.
Начинается Золочивская с заковыристого перекресточка, откуда расходится пять улиц. Так скромно, что ничто не предвещает двух с половиной километров музыкально неровных заборов, разнообразнейших домов и домиков. Но уже метров через сто от начала, когда под ногами ерепенится мощеная диким камнем мостовая, и перед глазами вместо пограничного столба вырастает дуб, которому лет триста, ты понимаешь, что начинается радикально другой ландшафт, другая версия города. Интересно в праздники. Когда навстречу из церкви могут идти женщины и мужчины, одетые так нарядно, как ты бы никогда не оделся. Так это блестяще и белоснежно, так празднично и сияюще, так гордо они несут эти свои корзинки, или вербы, или еще чего-то. Ты не можешь понять, как… почему… зачем… Но потом чувствуешь, они замкнуты в клетке своей красоты. Они зачарованные люди. В клетке своей красоты.
3
Поэтому так блестят их башмаки, белоснежны всякие поддевки, и все так отчетливо и нарядно. Поэтому так же блестят их эмоции. Эти веряне разбредаются переулками, среди орехов распятых на ветрах, листья которых пахнут раем. Но не замечают этого.
Проходит всего полтора километра. Ты сам начинаешь замечать городских: они безумцы, позеры, понторезы, чужаки, каким выглядишь и ты сам. Ты хочешь, если они появились, чтоб они ушли отсюда быстрее. Потому что венец и итог творения не айфон, не гаджеты, а дед в светлой рубашке застегнутый до последней пуговицы, который теряется навсегда среди фруктовых деревьев.
4
После церкви и кладбища начинаются дачи, там-то и ходят эти деды, впрочем, бывает и сумасшедшие маргиналы тоже, и дачники, которым повезло с отшибом, но ты идешь все дальше. Потому что у тебя променад по проспекту дауншифтинга. Ты уходишь все дальше и дальше от точки невозврата, где уже и ты дельфин, живущий ощущениями. Так быстро, так дешево.
Пока наконец не доходишь до последнего заворотика, там дачницы любуются цветами и спектаклем заката, они умеют искать, чем полюбоваться. Это так наивно, так трогательно. Так правильно. Мужская половина дачников преобразовывают мир. Он их не устраивает.
5
И вот наконец террасы, гребень холма, край которого обсажен облепихами. Облепиховые рощи обволакивают как облака. Здесь уже почти никого. Кроме редких, редких гурманов. Облепихи когда-то где-то здесь насадил мой родственник, просто так. По стиху:
«Если этой весной,
Кто-то придет сюда
Дышать ароматом этих деревьев,
станет другом моим».
Кто-то хоронит тут самое дорогое. Маленькая тридцать на сорок сантиметров оградка, могилка собачки Бабетты с ее смешной фотографией. Где ж, как не здесь.
Ты поднимаешься с трудом по террасам на холм, падаешь среди облепиховых цветов, озираешь пространство за собой. Это как конец судьбы, уже не важно какую дорогу ты прошел. Вообще. Видно все равно все дороги. Всё, до каждого сантиметра колеблющейся травы. Но чуть впереди, куда еще не дошел, где дорога кончается, колышется цветами ничейная земля. Не нужная никому… К ней, к ней ты стремишься на самом деле.
6
Дальше можно делать что хочешь, смотреть на здание «Метро» с высоты птичьего или зеленый Прут, на облепиховые цветы, на пасущихся коней, полет больших птиц. Не суть важно Но именно тут можно сообразить, что пространство — игрушка, блаженство между серединой и краем глаза. И тут-то пора поворачивать обратно.
Если стремительно спускаться по улице 28 июня, и ниже, то наступает наконец точка невозврата, где люди выходят на улицу в тапочках. Чуть выше нет этой определенности, там, то в туфлях, то в тапочках, мечутся в поисках ценностных ориентиров, но наступает момент, когда именно в тапочках. Человек в тапочках, это де(э)льфин — существо живущее ощущениями. Поэтому штаны его мягки, майка его дырява. Нега и воздух. Изабелла и лень. Качели и куры. Мангал и раскладушка в винограднике. Мимо жуткого моста над Клокучкой. Под парком. Мимо амбулатории и фельдшера, который видел роз в палисаднике больше, чем пациентов (ему идет это на пользу). И дальше… Наконец, можно нащупать улицу Золочивскую. Ее, шутя, назвал я проспектом дауншифтинга.
2
Сколько б вы не ходили по Черновцам, пока не найдете Золочивскую, будет ощущение, что не доскребли город до дна. Не раскрыли. Длиной она километра два с половиной, четыре Кобылянских, но увидеть ее доводится не каждому. Начинается она на отшибе, а уводит она в никуда. Разумеется, я гулял по ней вечерами когда-то.
Начинается Золочивская с заковыристого перекресточка, откуда расходится пять улиц. Так скромно, что ничто не предвещает двух с половиной километров музыкально неровных заборов, разнообразнейших домов и домиков. Но уже метров через сто от начала, когда под ногами ерепенится мощеная диким камнем мостовая, и перед глазами вместо пограничного столба вырастает дуб, которому лет триста, ты понимаешь, что начинается радикально другой ландшафт, другая версия города. Интересно в праздники. Когда навстречу из церкви могут идти женщины и мужчины, одетые так нарядно, как ты бы никогда не оделся. Так это блестяще и белоснежно, так празднично и сияюще, так гордо они несут эти свои корзинки, или вербы, или еще чего-то. Ты не можешь понять, как… почему… зачем… Но потом чувствуешь, они замкнуты в клетке своей красоты. Они зачарованные люди. В клетке своей красоты.
3
Поэтому так блестят их башмаки, белоснежны всякие поддевки, и все так отчетливо и нарядно. Поэтому так же блестят их эмоции. Эти веряне разбредаются переулками, среди орехов распятых на ветрах, листья которых пахнут раем. Но не замечают этого.
Проходит всего полтора километра. Ты сам начинаешь замечать городских: они безумцы, позеры, понторезы, чужаки, каким выглядишь и ты сам. Ты хочешь, если они появились, чтоб они ушли отсюда быстрее. Потому что венец и итог творения не айфон, не гаджеты, а дед в светлой рубашке застегнутый до последней пуговицы, который теряется навсегда среди фруктовых деревьев.
4
После церкви и кладбища начинаются дачи, там-то и ходят эти деды, впрочем, бывает и сумасшедшие маргиналы тоже, и дачники, которым повезло с отшибом, но ты идешь все дальше. Потому что у тебя променад по проспекту дауншифтинга. Ты уходишь все дальше и дальше от точки невозврата, где уже и ты дельфин, живущий ощущениями. Так быстро, так дешево.
Пока наконец не доходишь до последнего заворотика, там дачницы любуются цветами и спектаклем заката, они умеют искать, чем полюбоваться. Это так наивно, так трогательно. Так правильно. Мужская половина дачников преобразовывают мир. Он их не устраивает.
5
И вот наконец террасы, гребень холма, край которого обсажен облепихами. Облепиховые рощи обволакивают как облака. Здесь уже почти никого. Кроме редких, редких гурманов. Облепихи когда-то где-то здесь насадил мой родственник, просто так. По стиху:
«Если этой весной,
Кто-то придет сюда
Дышать ароматом этих деревьев,
станет другом моим».
Кто-то хоронит тут самое дорогое. Маленькая тридцать на сорок сантиметров оградка, могилка собачки Бабетты с ее смешной фотографией. Где ж, как не здесь.
Ты поднимаешься с трудом по террасам на холм, падаешь среди облепиховых цветов, озираешь пространство за собой. Это как конец судьбы, уже не важно какую дорогу ты прошел. Вообще. Видно все равно все дороги. Всё, до каждого сантиметра колеблющейся травы. Но чуть впереди, куда еще не дошел, где дорога кончается, колышется цветами ничейная земля. Не нужная никому… К ней, к ней ты стремишься на самом деле.
6
Дальше можно делать что хочешь, смотреть на здание «Метро» с высоты птичьего или зеленый Прут, на облепиховые цветы, на пасущихся коней, полет больших птиц. Не суть важно Но именно тут можно сообразить, что пространство — игрушка, блаженство между серединой и краем глаза. И тут-то пора поворачивать обратно.
0 коментарів