Горка Гёбеля. Тайный ход

Гагарина (бывшая Вокзальная, Банхофштрассе) — самый неприятный путь из города внизу в город вверху. Вот этот последний безблагодатный отрывочек, крутой, без деревьев, с некрасивыми домами. Всегда пыльными окнами и стенами. На моей памяти, там жила только одна красавица, и та быстро отбыла. Все остальные, кого я там знал, были люди с отягченной кармой, или с категорически отягченой кармой.

Раньше, в город можно было еще выйти по Одесской. В ней был свой кайф, хотя люди жили почти на железнодорожных путях, груши падали с деревьев от проходящих тепловозов, но этот улиточный заворот в конце, тротуары на уровне крыш, сады, рвущиеся на волю, как-то это было не так железно, не так неприятно. Хотя это не очень короткий путь. На Барбюса, потом Нижне-Базарную, Турецкую площадь. Это долго. И, конечно, приходилось выбирать прямой и отвратительный. Лет под сто пятьдесят или больше назад, говорят, был популярен подъем в город по дороге, которая теперь стала улицей 28 июня. И этот, заваленный осенью блестящими каштанами (были, были), и с пейзажами куда более человеческими, тоже казался здоровой заменой коридору пыли.

Просто в детстве я жил у вокзала, и этот путь наверх, который может и не все замечали, так надоедал, что время от времени мне даже снился какой-то другой, прекрасный путь. Заросшая травой Гагарина, с брошенными пустеющими домами. Брошена, потому что недобрая, некрасивая. А, где-то, параллельно, идет странная дорога в город, прекрасная как сон.

Тем более, что другой ход в город был более чем очевиден. Каждый день я видел, как соседи шли по тропе через горку Гёбеля. И нужно было пройти всего лишь метров сто пятьдесят вверх, среди качающихся деревьев, чтоб оказаться почти в самом сердце города, во дворе педучилища на Богуна, а там два шага до рынка.

Про Гёбеля я, конечно, узнал позже, а на самом деле это была Горка. Горка дышала тягучим кислородом вечерами на мой дом. Из нее приходили ежи и куницы. Разумеется, в конце концов, и я стал ходить в город через горку и возвращаться по ней же. Выходил из нижнего, появлялся в верхнем, проходя через не город, а лес. Это был неучтенный ход наверх. В горку врезались старые сады, неухоженные дворы. Там было много всякого и разного, странные беседки, стены для ничего, остовы чего-то исчезнувшего, рядом был заброшенный бассейн с остатками вышки… Особенно тешило меня место, где не было видно ни верха, ни низа, ни ул. Богуна, ни Никитина. Это была точка исчезновения города. Метров через десять, вверх или вниз, он являлся крышами и стенами.

В сущности, горка была чудесным местом, куда можно было самому исчезнуть, когда тебе надоело быть. И провести там пару часов. С удивлением обнаружил тогда, что эта потребность есть у многих моих знакомых. Всё там было чуть не так. И проходя из мира улиц, в мир горки, где водились дивные творения: медитирующие одиночки, любовные пары самых разнообразных конфигураций, псы, узнавшие вкус свободы, сумасшедшие кролиководы в погоне за дармовым кормом, дети, строящие штабы, ты как бы уходил в мир неожиданного. Горка, к слову, лучше, чем любой музей, пробуждала интерес к эстетике. Помню, старые яблони в самом ее верху цвели кряхтя, а потом, в прозрачном нежарком августосентябре, с них падали яблоки и катились по каменным желобам для воды, устраивая белые яблочные «водовороты». И из чего-то глухого внутри пробивалось смутное чувство прекрасного.

И вот, как-то, не так уж давно, знакомый художник, изучая старую карту, нашел, что и в самом деле через горку шла аллея, начинающаяся где то в месте метрах ста от танка, и выходящая в районе нынешнего Георг Палаца. В месте которое имело название ГьобельХох. Люди шли по этой аллее в город. То есть улицу избегали уже тогда. И уже тогда придумали мечту… От художника я и услышал название Гёбель для моей безымянной горки. Мы пошли с ним, спотыкаясь, по каким-то еле пробитым тропкам. Всё чудовищно заросло. Ведь все ходы на горку давно закрыты заборами, и никто уже не пользуется никакими тропами. Наконец, метким глазом художник выхватил остатки старой аллеи. Деревья, образовывавшие ее, стали просто огромны, некоторых их них не хватало, но они явно были дорогой наверх, по самому пологому месту, и выделялись среди более молодых. Мы стояли, у начала аллеи, и мой спутник начал мечтать, вот бы, аллея вновь ожила: лампы, асфальт, кафе, дорога к резиденции среди зелени, от пыльной Гагарина, это было бы красиво.

Я подумал: конечно красиво. И вдруг понял, что если станет так красиво, так устроено, то на горке никогда уже не исчезнуть, и на ней не исчезнет город. Так тайная вера в жизнь превращается в организованную религию, так слова любви начинают читать на поэтических вечерах случайным филологам. И поразился — до чего похоже это.

Все становится благоустроенным, тайные радости становятся заказными, тайные ходы — комфортабельными, к ним придут люди, которые раньше и близко не подошли бы, и им предложат много хорошего, кроме одного… кроме единственного — возможности пропасть, раствориться, слиться с окружающим. Исчезнуть из нижнего, и, может, появиться в верхнем.