Родина

Это историю мне случайно рассказал как-то один старый знаменитый черновчанин. Не мне одному, там было еще несколько человек, которые его не знали. И хотя он был знаменит когда-то в Черновцах, не знал его тогда и я. Мы были случайными попутчиками и слушателями. Дело было в конце девяностых. Какой-то семинар, полупустой ресторан, и вдруг оказывается, что все умеют улыбаться, все умеют травить анекдоты, но мало кто умеет красиво рассказывать. А у старика получалось именно красиво. Рассказал про Фалика. Рассказал про театр. Картинно, сочно. Но всё это было более-менее предсказуемым. Обычные черновицкие разговорчики, токования о чудном городе. А одна история из всего этого выпала, что ли. Может он не собирался её рассказывать, вдруг вспомнилась. Про любовь хотели послушать. Старики ведь должны знать про любовь. Он вспомнил про любовь.

«Однажды я увидел спину, — сказал он, — невероятно красивую спину. Это было в Москве, где был тогда в командировке, у нашей филармонии были дела в Москве. В прекрасном настроении я возвращался в гостиницу „Россия“, где жил, и подходя к гостинице увидел женскую обнаженную спину, глубоко декольтированную спину. Было это в годы, когда это было редкостью и глубоко декольтированную спину можно было увидеть только в фильме «Бриллиантовая рука».

Но надо сказать, эта спина стоила того чтобы ее показать. Я шел вслед, испытывая приятное чувство, как-будто мне сделали маленький подарок. У поворота мысленно попрощался с милой спутницей, но она повернула к гостинице. В гостинице было четыре входа, мы вместе дошли до нужного мне входа, она прошла в фойе и направилась к лифту, который работал на четных этажах. Я жил на четном и мы оказались в одном лифте. Она повернулась лицом. Такие лица пишут на восточных иллюстрациях к стихам, но я даже не подозревал, что их пишут с натуры. Она была азиаткой, с удивительно тонкими чертами лица, изящными руками и фарфоровой кожей. Она нажала кнопку нужного мне этажа. Мы вместе вышли из лифта и я увидел как она открывает дверь соседнего со мной номера.

Она была так прекрасна, так попала в сердце. Мне показалось, что это судьба. Так много совпадений! Я начал думать о том как-бы увидеть ее еще раз, но придумать что-то было нелегко. В наше время было гораздо больше условностей. Вечером я спустился в гостиничный ресторан не без тайной надежды. Спустя какое-то время расчет оправдался, я увидел как она входит в зал. Дальше произошло непредсказуемое, немного оглядевшись, она вдруг остановила взгляд на мне, подошла к столику и спросила нельзя ли присесть. Она хорошо и чисто говорила по-русски. Мы начали болтать и оказалось она заметила меня, еще тогда на улице, ее тоже очень удивило, что мы живем на одном этаже. Я понял, что понравился ей. Мы просидели почти до закрытия и договорились встретится на следующий день. Она говорила остроумно, она смотрела чуть-чуть лукаво. Было видно, что ей нравится моя речь, что она не разочарована.

Мы гуляли целыми днями по Москве. Мы заходили в кафе и магазины, катались на аттракционах, шли никуда, куда глядят глаза, садились в первый попавшийся трамвай и ехали, разглядывая город, иногда вдруг начинались короткие слепые дожди и мы забегали в подъезды. Это был какой-то карнавал счастья, когда каждая минута была связана со следующей такой радостью, что все и теперь кажется чем-то одним, сверкающим, праздничным. Так провели мы несколько дней.

Моя возлюбленная оказалась журналисткой, правда, глубоко капиталистической страны, наше головокружительное шатание по столице, вдруг неожиданно прервалось приглашением на прием в дипломатическом представительстве, словом, у нас был даже бал, были светские игры, как раз разыгрывался приз за лучший тост, призом был женское украшение, она задорно посмотрела на меня. Темой была „Родина“, дождавшись очереди я поднялся и сказал:

«Мы не замечаем Родину, потому что она как здоровье, незаметна. Мы не замечаем, но что может быть прекрасней здоровья? Что может быть незаметней и обычней воды? Мы пьем из живительного родника каждый день. Что может быть незаметней и живительнее воздуха? Мы дышим каждый миг. Самое прекрасное, что есть в нашей жизни – незаметно. Именно так прекрасна родина». Или что-то вроде этого. Мне кажется я вспомнил эти слова из гимназического курса. Они были встречены овациями. И приз был наш.

Утром мне надо было зайти к своему начальству. Мне позвонили первому и попросили зайти, указав точно время. Неясное опасение начало тревожить меня. Я вошел в кабинет, начальник, с которым я был в хороших отношениях, был сдержан и смущен. „Ты знаешь“, — начал он почти сразу, — тебе надо уехать. Не через четыре дня, как мы договаривались, а сейчас, сегодня».

Я почти сразу все понял и попытался спорить: «Но что ж в этом такого...» Он посмотрел на меня измученными глазами и сказал:

«Пойми, у этого не может быть нормального продолжения. Это невозможно и поверь не нужно тебе самому и грозит даже не неприятностями. Вот твой билет на самолет».

Я вышел, потрясенный, а когда осознал, что произошло, то бросился к гостинице. Ее там не было. До самолета оставалось не так много времени. Мне хотелось отчаянных шагов, но холодные осторожные мысли вдруг начали приходить в голову. Я начал думать о родственниках, о коллегах, о родителях. Эти слова о даже не неприятностях, знал, не были выдумкой или пустой угрозой, а скорее советом сочувствующего человека. В отчаянии я оставил портье записку, которая, думаю, дошла до совсем другого адресата. Потому что портье по всей видимости была в чине сержанта, или что-то вроде этого. Я вернулся в Черновцы. Такие причуды были у нашей Родины», — сказал он и грустно усмехнулся.

И я, глядя на него, вдруг понял, как страшно не только, когда Родины нет, но когда от нее уже некуда деться. А она все лезет и лезет.

Никогда не видел, чтобы рассказ начинали и заканчивали в таких разных настроениях. Воспоминания о никогда уже неповторимой любви, несправедливости жизни сбили наш шутливый и беззаботный тон. Перед нами сидел печальный, сутулый старик с потускневшим, направленным в себя взглядом. Я видел, каким статным он был когда-то, его высокий лоб, умный взгляд, интересные, благородные черты лица. В его, вдруг проявившейся, старости была такая щемящая печаль и такая горечь расставания, такая значительность реально уходящей жизни и раздумий о ней. С нами еще сидела красивая молодая женщина, и мне почему-то показалось, что он рассказывал эту историю ей немного больше, чем нам. Их взгляды встретились. И она, удивившись сама себе, подошла к старику и поцеловала его в лицо, а он нежно поцеловал ей руку. Черт его знает, зачем… То ли потому что он этим рассказом прощался с любовью вообще, и теперь уже не так заметная родина, а незаметное время становилось разлучником, еще более непреодолимым… но не сделать этого, она, похоже, не могла.