Букинист
Це оповідання написав у березні 2013 року. Тоді всі говорили про книгарні, а я чомусь згадав іншого чернівецького букініста. Днями він помер. З цієї нагоди публікую тут:
Его птичий профиль мелькает иногда в городе. Он одевается всегда по-советски. А это удивительный стиль, когда человек почти сливается с пространством. Поэтому блеклое пятно его пальто, например, в февральско-мартовской слякоти и не выделишь из городского пейзажа. А если выделишь, то только потому что оно еще серее и бурее. Когда видишь этого человека, иногда чудится, что он просто вставил лицо в городскую декорацию. Потому что одежда его удивительно сливается с цветом штукатурки черновицких стен.
Он странно двигается, странно думает. И когда мы случайно познакомились, сразу заявил, что хочет стать чемпионом мира по шахматам. А поскольку он был уже в солидном возрасте, то, как говаривал мой знакомый старшина: «диспозиция, товарищи, стала абсолютно ясна». Что там говорить, даже наше недоброе государство выплачивает этому человеку пенсию. Не по возрасту. А за странность.
Случайное знакомство должно было бы прерваться, если б я не оказал ему пустяшную услугу по журналистской части и он, найдя меня вновь, предложил отблагодарить. «У меня есть книги, много книг, вы можете кое-что взять себе».
У меня как раз был такой период, когда благодарили не часто. В суд подавали, бывало. А чтоб благодарили. Я отметил про себя, нормальные-то люди в суд подают, а вот… Внутренне усмехнулся. И без энтузиазма, но все же согласился, ожидая увидеть какой-то типичный набор библиофилов советского времени, плотно втиснувшийся между Фадеевым и Тихоновым, Катаевым и Кавериным. Так оно отчасти и казалось.
Глядя на голову (голову со странностями) моего знакомого, что возвышалась над исполинскими горами книг Бунина, Достоевского и Чехова, мне показалось, что с таким же пронзительным чувством смотришь на больного, который окружен горами лекарств. И чем больше этих лекарств, тем ты острее понимаешь, как мало они помогают, или как не помогают вовсе. Тем более, что кроме обычного книжного ассортимента ушедшего среднего класса, который когда-то называли интеллигенцией, там были подлинно гурманские книги: Волгина о Достоевском, питерских писателей двадцатых Лунца и Вагинова, Шенбаума о Шекспире, какие-то неплохие книги по религиоведению, о кодексах Наг-Хаммади, о йоге Патанджали, стихотворные самиздатовские сборники, отпечатанные на машинке. Откуда они у него появились, не узнавал.
Я потом приходил еще несколько раз, но уже не брал, а покупал книги, как тороватая хозяйка накупает мыла на двадцать лет вперед. Зачем? Кому? Бог его знает. С хозяином этого дивного собрания мы почти не разговаривали, но как-то в одно из моих посещений, не так давно, мы разговорились.
У него украли деньги, которые он вложил в кредитную спилку, приблизительно все, что у него было. Он спросил меня, почему ему не отвечает Европейский суд (порадовало, что он не удивляется, почему ему не отвечает украинский суд). Сам он про себя решил, что у Европейского суда слишком много дел, и он просто еще не успел ему ответить.
«А может написать в ООН», — сомневаясь, предложил он.
«Не стоит», — заверил его я.
«Почему, — удивился собеседник, — там же солидные люди».
«Они этим не занимаются», – пояснил я.
«А зачем же им заниматься, – удивился букинист, — они могут сказать кому надо. Как же солидные люди могут терпеть такое безобразие? Солидные люди наводят порядок».
Я не нашелся, что ответить. И мой деликатный собеседник решил перейти к более светскому разговору: «Слушайте, я был у вас в редакции. Вы представляете, ваш редактор (тут он сделал загадочную паузу) пьет (еще более длинная пауза) водку».
На лице его отразилось смесь удивления, восхищения и недоверия своим глазам, так как водку безусловно пить нельзя, надо воду.
— Потрясающе! — находчиво поддержал я разговор. И подумал, как непросто живется моему собеседнику, если любая логическая нестыковка так его шокирует.
— У меня нет телевизора, расскажите, какие новости, — продолжил светскую беседу букинист.
— Я тоже не смотрю телевизор, — поделился я.
— Но как же новости, — забеспокоился собеседник.
— Их нет, — заверил я, как работник СМИ с большим опытом, — никаких новостей нет. Когда они есть, вам их скажут без телевизора. Во всяком случае до выборов.
— А что выборы, ведь выбирают таких же жуликов, — легкомысленно заметил букинист, — может они помогут мне вернуть мне деньги, – вдруг забеспокоился он.
— Вряд ли, — разочаровал я.
— Ах да, жулики, — будто бы напомнил себе собеседник, вроде бы, наконец, решив для себя проблему. «Жулики», — вдруг повторил он, но совершенно беззлобно. У него был вид как-будто бы он увидел людей без одежды, вышедших на улицу. И я понял, что в каком-то смысле он так чувствует. Он буквально видел каких-то смешных нелепых людей. «Жулики», — повторил он и засмеялся. Я между тем подумал, как много моих друзей не понимают того, что говорит этот больной человек. Или не до конца понимают. Или не хотят понимать. А он, в общем-то, говорит дело.
«Послушайте, я купил газету, я вам подарю. Там удивительные вещи. Там-там просто потрясающе. При Сталине, в тридцатых, убивали по ты-ы-ы-ысяче человек в д-е-е-ень», на лице его изобразилось предельное удивление. « Я читал» — сухо сказал я. Он посмотрел на меня внимательно и сказал: «Нет, такого вы не читали».
Я начал думать, почему он решил, что такого я не читал. И понял… Потому что если б я прочитал такое, то должен был бы, обязан был бы быть удивленным, потрясенным, а не сидеть с таким вот скучным лицом. Здесь ведь не удивиться невозможно. Он не мог поверить, что я мог прочитать такое и остаться спокойным. «Возьмите, возьмите. Вы будете потрясены» — обещал он.
«А что еще спорят о языках?» — вдруг поинтересовался букинист. « Спорят» — подтвердил я. «Боже, как долго, — раздражился он, — лучше б уже забыли». «Забыли что?» — удивился я. « Язык, — ответил он, — и выучили бы какой-то другой. Один на всех. Чтоб не спорить. Так же всю жизнь придется проспорить. Всю жизнь! Представляете! А так выучили и все. Ни нашим, ни вашим». После этих слов я понял, что мой космополитизм был доселе несовершенен.
« Говорят у вас болит сердце» — вдруг обеспокоено спросил меня собеседник. Меня это удивило и покоробило. Первой моей мыслью было, что он решил удариться в ясновидение, но я понял, что все-таки — «говорят». Просто он где-то это услышал. Радости маленького городка. И вдруг подумал, что мое удивление более странное, чем его вопрос. Поймал себя на мысли, что даже мне не интересно, что у меня болит. И его беспокойство меня искренне удивило. И, на самом деле, мое удивление более странно, чем его вопрос.
— Я знаю, что вам надо делать. Вам надо купить клюкву. Это второй в мире продукт по сердцу.
— Какой же первый, — поинтересовался я.
— Я не запомнил первый. Но клюква – второй. Это точно. Там масса каких-то веществ. Вы покупаете клюкву?
— Нет…
— Ну что же вы?!
Я выбрал книги. Мы запаковали их. Я осмотрелся и неожиданно впервые заметил, что на многих полках стоят старые металлические будильники. Ни один из них не шел. Они выглядели, как странные игрушки. «Люди злые, злые, когда-то им говорили: будьте добрыми. А теперь даже этого не говорят», — бормотал под нос этот человек. Букинист вышел со мной на лестничную площадку, и когда я начал спускаться вдруг испуганно закричал в проем: «Послушайте, там во во дворе лед! Не поскользнитесь. Они же не убирают, они не убирают совсем во дворе. Представляете!» И было слышно его неподдельное удивление.
Я шел и думал, а что собственно странного сказал этот человек. Если по тезисам: солидные люди должны наводить порядок; человек не должен пить водки, а если пьет ее, а не воду — это удивляет; мы выбираем жуликов, это смешно; если два решения не удовлетворяют обе стороны, то принимают третье, чтоб устранить предмет спора; тот, кто читает о преступлениях, должен удивляться: если у человека что-то болит, нужно соболезновать. Ну все же просто. Кроме того, меня потрясла его дотошная честность, что не запомнил он первого продукта для сердца, а значит и сказать его не смог.
При этом нормальным его не считают. Да и не похож совсем, если честно. А вот знаю массу нормальных людей, которые говорят чудовищные вещи, никогда никому не соболезнуют и врут на каждом углу.
Во дворе я все-таки поскользнулся, выругался про себя и подумал: «Клюкву, клюкву надо купить».
2013, березень
Его птичий профиль мелькает иногда в городе. Он одевается всегда по-советски. А это удивительный стиль, когда человек почти сливается с пространством. Поэтому блеклое пятно его пальто, например, в февральско-мартовской слякоти и не выделишь из городского пейзажа. А если выделишь, то только потому что оно еще серее и бурее. Когда видишь этого человека, иногда чудится, что он просто вставил лицо в городскую декорацию. Потому что одежда его удивительно сливается с цветом штукатурки черновицких стен.
Он странно двигается, странно думает. И когда мы случайно познакомились, сразу заявил, что хочет стать чемпионом мира по шахматам. А поскольку он был уже в солидном возрасте, то, как говаривал мой знакомый старшина: «диспозиция, товарищи, стала абсолютно ясна». Что там говорить, даже наше недоброе государство выплачивает этому человеку пенсию. Не по возрасту. А за странность.
Случайное знакомство должно было бы прерваться, если б я не оказал ему пустяшную услугу по журналистской части и он, найдя меня вновь, предложил отблагодарить. «У меня есть книги, много книг, вы можете кое-что взять себе».
У меня как раз был такой период, когда благодарили не часто. В суд подавали, бывало. А чтоб благодарили. Я отметил про себя, нормальные-то люди в суд подают, а вот… Внутренне усмехнулся. И без энтузиазма, но все же согласился, ожидая увидеть какой-то типичный набор библиофилов советского времени, плотно втиснувшийся между Фадеевым и Тихоновым, Катаевым и Кавериным. Так оно отчасти и казалось.
Глядя на голову (голову со странностями) моего знакомого, что возвышалась над исполинскими горами книг Бунина, Достоевского и Чехова, мне показалось, что с таким же пронзительным чувством смотришь на больного, который окружен горами лекарств. И чем больше этих лекарств, тем ты острее понимаешь, как мало они помогают, или как не помогают вовсе. Тем более, что кроме обычного книжного ассортимента ушедшего среднего класса, который когда-то называли интеллигенцией, там были подлинно гурманские книги: Волгина о Достоевском, питерских писателей двадцатых Лунца и Вагинова, Шенбаума о Шекспире, какие-то неплохие книги по религиоведению, о кодексах Наг-Хаммади, о йоге Патанджали, стихотворные самиздатовские сборники, отпечатанные на машинке. Откуда они у него появились, не узнавал.
Я потом приходил еще несколько раз, но уже не брал, а покупал книги, как тороватая хозяйка накупает мыла на двадцать лет вперед. Зачем? Кому? Бог его знает. С хозяином этого дивного собрания мы почти не разговаривали, но как-то в одно из моих посещений, не так давно, мы разговорились.
У него украли деньги, которые он вложил в кредитную спилку, приблизительно все, что у него было. Он спросил меня, почему ему не отвечает Европейский суд (порадовало, что он не удивляется, почему ему не отвечает украинский суд). Сам он про себя решил, что у Европейского суда слишком много дел, и он просто еще не успел ему ответить.
«А может написать в ООН», — сомневаясь, предложил он.
«Не стоит», — заверил его я.
«Почему, — удивился собеседник, — там же солидные люди».
«Они этим не занимаются», – пояснил я.
«А зачем же им заниматься, – удивился букинист, — они могут сказать кому надо. Как же солидные люди могут терпеть такое безобразие? Солидные люди наводят порядок».
Я не нашелся, что ответить. И мой деликатный собеседник решил перейти к более светскому разговору: «Слушайте, я был у вас в редакции. Вы представляете, ваш редактор (тут он сделал загадочную паузу) пьет (еще более длинная пауза) водку».
На лице его отразилось смесь удивления, восхищения и недоверия своим глазам, так как водку безусловно пить нельзя, надо воду.
— Потрясающе! — находчиво поддержал я разговор. И подумал, как непросто живется моему собеседнику, если любая логическая нестыковка так его шокирует.
— У меня нет телевизора, расскажите, какие новости, — продолжил светскую беседу букинист.
— Я тоже не смотрю телевизор, — поделился я.
— Но как же новости, — забеспокоился собеседник.
— Их нет, — заверил я, как работник СМИ с большим опытом, — никаких новостей нет. Когда они есть, вам их скажут без телевизора. Во всяком случае до выборов.
— А что выборы, ведь выбирают таких же жуликов, — легкомысленно заметил букинист, — может они помогут мне вернуть мне деньги, – вдруг забеспокоился он.
— Вряд ли, — разочаровал я.
— Ах да, жулики, — будто бы напомнил себе собеседник, вроде бы, наконец, решив для себя проблему. «Жулики», — вдруг повторил он, но совершенно беззлобно. У него был вид как-будто бы он увидел людей без одежды, вышедших на улицу. И я понял, что в каком-то смысле он так чувствует. Он буквально видел каких-то смешных нелепых людей. «Жулики», — повторил он и засмеялся. Я между тем подумал, как много моих друзей не понимают того, что говорит этот больной человек. Или не до конца понимают. Или не хотят понимать. А он, в общем-то, говорит дело.
«Послушайте, я купил газету, я вам подарю. Там удивительные вещи. Там-там просто потрясающе. При Сталине, в тридцатых, убивали по ты-ы-ы-ысяче человек в д-е-е-ень», на лице его изобразилось предельное удивление. « Я читал» — сухо сказал я. Он посмотрел на меня внимательно и сказал: «Нет, такого вы не читали».
Я начал думать, почему он решил, что такого я не читал. И понял… Потому что если б я прочитал такое, то должен был бы, обязан был бы быть удивленным, потрясенным, а не сидеть с таким вот скучным лицом. Здесь ведь не удивиться невозможно. Он не мог поверить, что я мог прочитать такое и остаться спокойным. «Возьмите, возьмите. Вы будете потрясены» — обещал он.
«А что еще спорят о языках?» — вдруг поинтересовался букинист. « Спорят» — подтвердил я. «Боже, как долго, — раздражился он, — лучше б уже забыли». «Забыли что?» — удивился я. « Язык, — ответил он, — и выучили бы какой-то другой. Один на всех. Чтоб не спорить. Так же всю жизнь придется проспорить. Всю жизнь! Представляете! А так выучили и все. Ни нашим, ни вашим». После этих слов я понял, что мой космополитизм был доселе несовершенен.
« Говорят у вас болит сердце» — вдруг обеспокоено спросил меня собеседник. Меня это удивило и покоробило. Первой моей мыслью было, что он решил удариться в ясновидение, но я понял, что все-таки — «говорят». Просто он где-то это услышал. Радости маленького городка. И вдруг подумал, что мое удивление более странное, чем его вопрос. Поймал себя на мысли, что даже мне не интересно, что у меня болит. И его беспокойство меня искренне удивило. И, на самом деле, мое удивление более странно, чем его вопрос.
— Я знаю, что вам надо делать. Вам надо купить клюкву. Это второй в мире продукт по сердцу.
— Какой же первый, — поинтересовался я.
— Я не запомнил первый. Но клюква – второй. Это точно. Там масса каких-то веществ. Вы покупаете клюкву?
— Нет…
— Ну что же вы?!
Я выбрал книги. Мы запаковали их. Я осмотрелся и неожиданно впервые заметил, что на многих полках стоят старые металлические будильники. Ни один из них не шел. Они выглядели, как странные игрушки. «Люди злые, злые, когда-то им говорили: будьте добрыми. А теперь даже этого не говорят», — бормотал под нос этот человек. Букинист вышел со мной на лестничную площадку, и когда я начал спускаться вдруг испуганно закричал в проем: «Послушайте, там во во дворе лед! Не поскользнитесь. Они же не убирают, они не убирают совсем во дворе. Представляете!» И было слышно его неподдельное удивление.
Я шел и думал, а что собственно странного сказал этот человек. Если по тезисам: солидные люди должны наводить порядок; человек не должен пить водки, а если пьет ее, а не воду — это удивляет; мы выбираем жуликов, это смешно; если два решения не удовлетворяют обе стороны, то принимают третье, чтоб устранить предмет спора; тот, кто читает о преступлениях, должен удивляться: если у человека что-то болит, нужно соболезновать. Ну все же просто. Кроме того, меня потрясла его дотошная честность, что не запомнил он первого продукта для сердца, а значит и сказать его не смог.
При этом нормальным его не считают. Да и не похож совсем, если честно. А вот знаю массу нормальных людей, которые говорят чудовищные вещи, никогда никому не соболезнуют и врут на каждом углу.
Во дворе я все-таки поскользнулся, выругался про себя и подумал: «Клюкву, клюкву надо купить».
2013, березень
0 коментарів