В Черновцах. Андерграунд великой войны

Не слишком много написано об Черновцах во время Второй мировой. Бывшая черновчанка Марта Блюм, сбежавшая после войны в Канаду написала об этом времени книгу, которая могла стать потрясающей (если б ее отредактировали). Называется она «Ореховое дерево» (написана на английском языке). Не пожалел утра, чтоб перевести кусочек (а точнее, пересказать). Если кто-то смотрел «Андерграунд» Кустурицы, мне кажется, временами Марта круче.

В отрывке, который приведен, черновчанин, шестнадцатилетний полуеврей Макс, прячется в церкви в 1941 году (в конце лета или начале осени). В городе немецкие и румынские солдаты, но он не удерживается и идет посмотреть, что происходит с Черновцами. И заходит в квартал с огромным тайным подземным борделем (судя по описаниям между ул. Гете и Сковороды). Атмосфера невероятного безумия, мне кажется, более чем передана. Текст:


Проходняками, временами пригибаясь, по дворам университета, я дошел до улицы Гете.

И внезапно застыл, испуганный стуком в стекло и лицом Ребекки в подвальном кошке. Осторожный стук соединенный с отчаянными жестами заставил меня свернуть в ворота шестиэтажного дома и спуститься в подвальный мир. Мир Ребекки. Подземный лабиринт, сводчатые подвалы, двери и ходы, соединяющие весь квартал. Она тут — госпожа-амазонка, и ее девки. Никаких сутенеров. Я видел ее прежде. Мой брат Мориц провожал меня однажды до аптеки возле театра. Он сказал мне тогда: «Здесь все знают Ребекку. В следующий раз иди с нами, Макс, глупый брат мой. Ребекка будет учить тебя нежно. У тебя же есть деньги, да она даже даст тебе в кредит».

Я спускаюсь битыми ступенями. Резкий запах плесени, мочи и лизола чуть не сбивает с ног. Ребекка делает несколько шагов навстречу, берет под руку и помогает мне идти по пути ведущем во тьму, в ее Салон.

«Тут у нас немецкий офицер, он без сознания. Он джентльмен – заплатил вперед. Мы всегда имеем на хлеб насущный, даже во времена смены хозяев и солдат», — она удовлетворенно хихикнула.

«Мне не нужно здесь полиции. Нет, я не боюсь. Полиция у меня в кармане. Они в доле, не зависимо, какая тут валюта и власть. Но они такое дело не решат. Для них это слишком. Из-за пропажи немецкого офицера взяты заложники, сотни из них на Роше под парком Шиллера. Каждый десятый завтра будет расстрелян, если не найдут лейтенанта Герхарда Шредера. Что мне делать, Макс!? Идти в немецкий штаб, сказать правду? Что он хотел проститутку, заплатил марками и потерял на ней сознание, Бог знает от чего? Инсульт, истощение. Я боюсь. Мне нужна твоя помощь. Нужен умный, с кем бы поговорить.

Макс, я знаю о тебе, твой братец близнец Морис часто приходил сюда. Он все время болтал, что у него есть брат-гений»

Ребекка знала обо мне на удивление много. Мои привычки, жесты, что я люблю есть, повседневные мелочи, даже любимый цвет моих шнурков. Казалось, она знает больше, чем порой хорошая мать.

Она тащила меня за собой, подвал за подвалом, коридоры и двери – я никогда не мог подумать, что под этими великолепными респектабельными образцовыми домами находится такой страшный подвальный мир, без света, без окон и простора. Иногда мы выходили на поверхность, выныривая в одном из дворов-колодцев, на несколько мгновений увидев свет, чтоб вновь углубиться в подземный мир. Ребекка говорила без умолку, толкая меня вперед во тьму. Порой мы шли по деревянным доскам настеленным на грязь, среди ям, о которых знала лишь она.

«Никого нет, улицы пусты… Даже доктор, который проверял нас, и штамповал нам санитарные книжки, его звали шлюходоктор Лаундманн, стал великим патриотом и поехал на историческую родину, «Домой в Рейх».

«Мне всегда была нужна трезвая голова, чтоб держать весь этот бардак. Девки — это еще не все в этом бизнесе. Важны и клиенты. Я предпочитаю юных, совсем неопытных, или холостяков, или совсем старичков, или вдовцов. Но как я ненавижу этих жирных буржуа. Их женушки в модных шляпах своими дорогими зонтами разбили мне уже несколько окон. Оно мне надо?! А девочки — у меня не девочки, конечно. Им от двадцати пяти и до пятидесяти. Такие серьезнее, и уважают клиента».

Ребекка говорила, говорила. Мы шли как по поезду. Все время открывая и захлопывая двери. Наконец мы пришли. Она постучала условным стуком, двери открыли, мы вышли в сводчатые комнаты и увидели Мицци и злосчастного офицерика. Он лежал навзничь на большой квадратной кровати. С распахнутой ширинкой и в расстегнутой форме.

«Он только подошел ко мне и сразу упал как камень» — сказала она спокойно… Странно, но у Мицци казалось не было истерики. Ребекка же часто видала обмороки, которые случались в борделях. И знала все об оказании первой помощи. Она сделала массаж сердца и искусственное дыхание, уже после Мицци, но это никак не работало.

Эти женщины привыкли решать свои проблемы сами. Они лишь снимали эти комнаты у Ребекки. Но фактически не работали на нее. Она тем не менее как императрица, приближала и отдаляла, повышала цены и выкидывала нелюбимых. У нее были фаворитки… Она была, как кельтская принцесса-воин, вдруг пришло мне в голову и я усмехнулся такому детскому школьному сравнению. Но она правда в эту секунду сидела в комнатах Мицци как королева, такая невозмутимая, на высоком табурете, как на троне.

Хотя эти женщины ненавидели и презирали мужчин, они все же ждали от них способности к действию. Они все равно говорили эти слова: «как настоящий мужчина».

В комнате у Мицци был хаос. Куклы валялись по комнате, среди шарфиков, шалей. чашек, блюдец на столе. Над всем эти кавардаком висел образ Богоматери. Наверно, Мицци была полячкой, она смотрела неуклонно на образ. Между коленями она удерживала маленького, лет четырех мальчика, успокаивая его, гладя по голове.

Мы должны были принять решение. Ребекка, королева, спрашивала мнение министра. Макс, только ты можешь указать выход. Я напряг мозг.

«Думаю, — сказал я, — мы должны заручиться поддержкой пастора». Это было уверткой отчасти. Но я знал, что нужно было что-то сказать, действовать. Ребекка выше меня на голову, снизошла с трона и подала мне руку. Она вывела меня на южную сторону своего владения из девяти домов, в те двери которые выходили ближе к парку Шиллера.

«Торопись, дорогой, торопись, — сказала она, я не забуду этого. Можешь приходить в любое время, я отблагодарю тебя. Не девочки. Лично. Я умею это делать. Торопись».

Но вместо того, чтобы торопиться, я шел медленно. Тучи опустились, пелена дождя и рыжеющие каштановые ветви скрывали меня, я едва волочил ноги. И шел казалось целую вечность. И вдруг стал вспоминать мать. Я остановился и плакал потому что вдруг понял как безвозвратно ее потерял. Слезы начали попадать мне в рот. И тут вспомнил о немецком офицере.

Я зашел в церковный двор и постучал в двери.

Вместе с пастором мы шли в мистическом дыму от каштановых листьев. Шли не выходя на улицы, по дворам, где царило безмолвие… «Где все собаки?», — удивился пастор. «Их застрелили, или лежат, издыхая, на улицах перед домами. Ждут хозяев, которые не вернутся. Они не могут есть из любых рук», — ответил я.

«Далеко еще», — спросил он, когда мы уже почти стояли перед нужными дверями. Они полуоткрылись и Ребекка улыбнулась мне, и начала нас как бы зазывать и затягивать жестами, присущими ее профессии, она заключила пастора в нежные обьятья и он поспешил освободиться.

Мы зашли в комнату Мицци. Офицер уже сидел. Его ширинка была застегнута. Он был бледен и безучастен. Мицци бормотала, что он постепенно приходит в себя и пытается понять, что с ним произошло и где он оказался. Он уже рассказал, что сначала он во тьме и слабый свет от свечей возле лика Богоматери показался ему предсмертным видением. Спустя некоторое время он окончательно пришел в себя и увидел вокруг разбросанные улыбающиеся куклы, блюдца, чашки и не мог понять, как он тут оказался. Мицци потихоньку возвращала ему память о последних нескольких часах, говоря на идиш — украинском суржике с хорошей дозой румынских слов… И идиш поднялся в эту минуту до языка, который понимает офицер вермахта.

Оказыается до этого Ребекка уже приглашала его, но он тогда не согласился. А сейчас ему просто хотелось побыть вне ужаса в котором он жил. С ним случилось вот что. Он поднялся на третий этаж еврейского дома и увидел, как его сослуживцы насилуют женщину, его командир взял младенца из колыбели, отдал ему и подтолкнул к окну и сказал ему кинуть это, как мяч. Он сказал: мы не должны тратить пулю, на того, кого можно раздавить как клопа. Кидай в окно, — вдруг заорал командир. Это было уловкой. Прежде, чем офицерик сам успел подумать, он сделал это. Командир насмешливо сказал ему: «Видишь, ты можешь это, ничего невозможного». Но тот вдруг ослабел, его вырвало и он попросил дать ему несколько свободных часов.

Он шел по городу и читал названия улиц, некоторые из названий был еще австрийскими. Он шатался по университетским дворам, где он был за день до того. Повернув на Гете, он увидел женщину, одетую не как шлюха, в элегантном платье до лодыжек. Она позвала его: «Дорогуша, иди. Иди ко мне, мне нужны твои деньги и ты».

Ты нужна мне больше, чем тебе мои деньги – вдруг подумал он. Не спрашивая цену, он вытащил из кармана марки, не считая. И пошел за Ребеккой, которая привела его к Мицци. Мицци пересказывала всю историю снова и снова, разражаясь смехом облегчения от миновавшего кризиса.

Я мало знал о сюрреализме. Но тут понял, что это то, что происходит прямо здесь и сейчас. В комнате были странные сумерки. Предметы становились бесформенными, как бы переплывая один в другой. Обычная бесцветная комната в мещанско-респектабельном духе плыла. Стол перетекал в стену, кресла в развалившегося в кресле офицера. И только керосиновая лампа сияла чисто и ясно, будто говоря: я есть свет. В своем убежище за дверями, я не видел свечей у образа Богоматери, они работали как бы «из-за сцены». Я стоял там, где надеялся, что офицер не заметит меня. И все, что происходило порождало во мне странное чувство де жа вю. Пастор разговаривал и постепенно приходил к соглашению со всеми. Наконец он сделал мне знак рукой, что мне надо уходить. Он показал глазами, что продолжает помогать мне.

Я выскользнул из дверей и поспешил к спасительной церкви.

Где-то так)) Потом будет подробнее и на украинском языке)

6 коментарів

Юрій Чорней
Так давайте попросимо міську раду видати цю книгу (програма книговидання Кохановського). Наскільки я розумію, що переклад зробила донька журналістки Надії Будної — Леся? Треба уточнити у Лесі Щербанюк. Обіцяю лобіювати це видання на засіданні експертної групи програма книговидання Кохановського.
Сергій Воронцов
На жаль, я не скористався цим перекладом Будної. Тому що якраз цей уривок, який цікавив мене пройшов повз. Взагалі у Блюм є кілька речей: не тільки Горіхове дерево. Але Горіхове дерево мабуть найкраще, за задумом, а у виконанні Марті би мали мабуть зовсім трохи допомогти, Але за задумом справді блискуче. Те що бачив у Будної дуже аутентично, фахово… Але ж певна біда в тому, що Блюм сама по собі перетягувала сцени та деталі. І п. Щербанюк каже, що процес підготовки книги-перекладу українською вже йде, насправді. бо там є формальності певні і вони вирішуються.
Сергій Воронцов
Вже назвдогін, Юра, наскільки у нас подекуди недолуго видається це все. Замість того, щоб зробити як ти із Демантом, до деталей все розкопати. Бо контекст же втрачено і ці тексти нема змісту друкувати без приміток, передмови тощо. Та ж Марта, ну ніби й то просто. Але спробуй здогадайся, що ці її близнюки Макс і Моріц, які вештаются публічними домами, і гинуть у трудових таборах. Це алюзія на популярний комікс Вільгельма Буша про Макса і Моріца. Сама Блюм про це не згадала. Оскільки їй це здавалося зрозумілим. Це ж одна з перших книг, яка німецькомовна дитина тримала в руках. Але ж у нас тут зовсім інший бекграунд. ми відрізняємося від них, як припустимо китайці від нас)) Це комікс її дитинства, те що її тішило. І це страшний парафраз, історія ЇЇ МАкса і Моріца, насмішка над життям, яке обіцяне їй динтсвом і реальним життям, яке сталося із вбивствами, безглуздям тощо. А цього ніхто й ніде не напише. А це ж неймовірно важлива деталь, а їх таких сотні.
Останній раз відредаговано
Юрій Чорней
Звісно, це мало би видаватися системно, а не залежно від вирваного гранту. Контекст у нас майже повністю втрачено. Насправді ми як прибульці в тих декораціях, які нам залишила зникла цивілізація. Навіть якщо ми тут народилися. Бабусі боялися розповідати про той світ, а ми й не питали, бо були вже радянськими дітьми. Може готові були трохи розповісти в кінці 80-х. Але моя бабуся, яка застала той світ, на той час вже померла. Немає цієї сімейної тяглості у сприйнятті минулого.
Останній раз відредаговано
Сергій Воронцов
До речі, оригінал взяв у біблііотці Деманта, він десь придбав його, або подарували
Останній раз відредаговано
Святослав Вишинський
И распятые славянские мальчики.
Тільки зареєстровані та авторизовані користувачі можуть залишати коментарі.
або Зареєструватися. Увійти за допомогою профілю: Facebook або Вконтакте