Крысолов

З тих есейок-оповіданнячок, що пишуться незрозуміло для кого, але точно для себе))Для терплячих

Журналисты, которые еще не свихнулись, или свихнулись не до конца  – малозависимы от Интернета. Чаще всего они его не любят. Поэтому отдых предпочитают проводить без него. Как в анекдоте по слесаря и проститутку: «представь, поехал ты на отдых, приезжаешь, а вокруг станки, станки…». Пару лет назад, уезжая в Одессу,  решил, что эти три с половиной недели проведу без Интернет.

Несколько дней откисал на пляже. Чайки, рыбья мелюзга, небо, шум волн вполне заменили. Шорох новостей, оказывается, мало что значил.  Человек, особенно газетный, должен понимать, как хорошо быть неактуальным, не в тренде, не иметь понятия, чем живет страна. Это верный способ остаться при своих, а не чужих мозгах.

Через несколько дней позвонил  редактор и сказал, что мой почти приятель(не дружили, но часто общались) убил человека. «Жаль, рядом не было тебя  и ему пришлось убить совсем невинного человека» — черно пошутил он. Шутка мне понравилась. А новость — нет. Пришлось искать Интернет-клуб, просидел минут сорок, почитав, что случилось. После такой  паузы, как-то особо бросалось в глаза, что главный прием журналистики – упрощение до абсурда. В газетах, кстати, часто правды не пишут, не потому что ее скрывают (не ругайте за это). А потому что не понимают ее, не способны на правду, и зачастую не отличают ее от лжи. В мире рождаются люди, обреченные писать херню. Им надо куда-то деваться. Они-то довольно часто и попадают в медиа…

В этот раз по поводу преступления журналисты придумали какую-то  любовную историю, которая и привела…  Что было, конечно, упрощением до абсурда. Объяснение в духе поганых романов из гламурных журналов.

Хотя общались мы с ним не так уж часто, но, по моим сведениям, любовная история была весьма припорошена. И случилась слишком давно, чтоб вызывать какие-то бури. Зато незадолго до этого, мой приятель ухаживал за старым родственником, который умирал от долгой и тяжелой болезни. И эти несколько недель очень повлияли на его умонастроения. Смерть, увиденная так близко, поразила его.  И показалась ему очень значительной. Само событие смерти. Он часто говорил об этом. Он  уважал смерть. Она его волновала, в отличие от жизни, и чувствовалось, что ему каким-то образом хочется к ней прикоснуться.  

При этом  было у него заметное свойство, которое не оценишь, хорошее оно, плохое ли – наблюдательность.  Плоские, карикатурные, нелепые стороны жизни легко им опознавались, узнавались. Возвышение бездарей, глупость существования ради карьеры, сомнительная ценность любви, ничтожество общепринятых целей  — все это на удивление легко бросалось ему в глаза.  И на жизни в нашем благословенном обществе, он, судя по всему, поставил крест. Жизненного смысла в этом он не видел, хотя и старался какое-то время найти его, и еще какое-то время изображал, что видит этот смысл… А ради денег корячиться на общих галерах ему  было не нужно, так как был он довольно богат.

Мы сами не замечаем, как обнадеживает бедность. Вместо того, чтобы сходу увидеть бессмысленность, мы видим морковку достатка в конце туннеля. И великий смысл в этом.  И глазки закрываются на многое. Что касается любви, что было бы возможно выходом для него. Ни внешностью, ни здоровьем, ни остроумием природа не обделила его, и понятно, что при хороших деньгах, любовь ему доставалась чуть проще, чем ему хотелось бы. Скорее даже намного проще. На этом фоне, конечно, смерть выглядела, как нечто настоящее. Он говорил о ней часто. По сути, наверное, он был болен. И прикоснуться к смерти стало единственным способом почувствовать что-то настоящее.  И как-то он к ней прикоснулся. За чужой счет.

И он был виноват, конечно. Но, мне показалось, время, в котором он увидел возвышение бездарей, ничтожные цели, и любовь, которая доставалась слишком легко, тоже как-то виновато в этом.  

Удивительно, но тогда же, несколькими днями позже,  узнал, что  другого моего знакомого посадили в тюрьму. Он был чиновник, и на него свалили какие-то финансовые грехи. И тоже, к слову, даровитый человек. Наверняка поэтому не мог позволить себе жить хуже, чем недаровитые. Для тех, кто улыбнется тому, какие у меня знакомые, скажу, в нашем городе все мы друг с другом более менее знакомы.

И в общем чайки, рыбья мелюзга, шум волн продолжается  и заменяет.  Лежу на песке и думаю, что на самом деле эти люди были(есть, они живы, это я так просто по инерции все в прошедшем времени) чуть талантливее, поживее остальных. И скажу крамольную вещь — человечнее. Это объективно. И жизнь выкидывает их на обочину. Или они сами выкидываются, как те киты, иногда забирая с собо других. А отсается безнадежная середина. В смысле, что на эту середину слишком мало надежд. В этом правило какое-то чувствуется. Интересный отбор времени получается. И вот, думаю, вокруг мир и покой, а время ломает людей каждый день. Это те, кого я знаю, а сколько историй мне неизвестно. И каждый день судьбы ломаются, как щепки. Щелк-щелк, щелк-щелк. Тик-так. Да, и как бы вопреки нашим безжалостным крикам о том, что так и надо, по делам и поделом, лежу на песке и думаю, как странно это. И должно быть некое воздаяние.  Ведь виновны не только те, кто совершил преступление, но и вечно невиновные. Должна ли быть возложена вина на ту самую безнадежную середину, на которую невозможно смотреть не ломаясь? Или она вне подозрений?  И виноваты только те, кто признан виновным?

На некоторых одесских пляжах, к слову, не знаю, как сейчас, были библиотеки. Приходишь, берешь то, что тебе нравится и читаешь, а уходишь с пляжа, ставишь книгу на полку. Долго ползал вокруг кружащейся полки и вподобав себе книгу, которая обгорела. Ее буквально когда-то вытащили из огня. У нее обгорел корешок, и края страниц. Это были рассказы о революционном времени 1917 до начала двадцатых.  Да-да, о том времени, когда убийцы сменяли убийц, шарлатаны шарлатанов, прекрасные иллюзии сменялись не менее прекрасными,  а недовольство в конце-концов закончилось полным единодушным восторгом масс, которым стало хорошо. И этот восторг был по-своему страшнее их недовольства.

В этом революционном сборнике было два рассказа., которые как-то зацепили.

Один о нищем, который переделался в местного пророка. И утверждал, что легче работы в своей жизни не знал, потому что с любым человеком все просто, надо утешить его надеждой и сказать ему то, что он и сам хочет слышать, а угадать это нетрудно. И когда-то нищий просил милостыню, но с тех пор, как понял, что нужно человеку, живет припеваючи. Люди несут ему еду и деньги сами. Очереди стоят. Почтительнейше просят принять дары. И стал нищий здоров, весел и уверен в себе.  Кончается рассказ, однако тем, что новоявленного пророка убивают. Без выводов. Случайно. Пьяные. Неплохой рассказ для революционного времени? Его оценили тогда, как антирелигиозный.

А второй рассказ тоже неожиданно заковыристый. Зима. Холодный революционный город(холод и революция, по всей видимости как-то связаны всегда). И вот главный герой ищет дровишек, чтоб согреться. А в каменном городе это не просто. Герой пробирается через лаз в огромное брошенное административное здание, то ли паркета наломать, то ли вообще. Там сотни комнат. А поскольку читаю я  невероятно медленно, то понимаю вдруг, что речь не о комнатах, а о днях. Боюсь, я единственный кто так интерпретировал, и единственный правильно. Герой переходит изо дня в день,  с одной мыслью – найти что-то нужное, согреться в конец-концов. Но каждая комната, или каждый день несут следы какого-то непорядка или потери. Ориентиры на пути самые странные, и сами по себе свидетельство хаоса. Каждая комната – неожиданность и неизвестность. Но согреться в них нельзя. И так он путешествует, пока его ни начинают манить какой-то сладкий женский голос, ему кажется, что это некое обещание, но, идя за этим манящим голосом, попадает в самые пустые безжизненные комнаты, где видит только себя в огромных кривых зеркалах. Пока  вдруг не выходит к залам, где идет, как ни странно,  пир:

«шум стал отчетлив, как ветер в лицо;   музыка начала играть кафешантанную пьесу. Оркестр играл «под сурдинку», как бы по приказанию. Однако заглушаемые им голоса стали звучать громче… Насколько я мог понять, интерес различных групп зала вертелся около подозрительных сделок, некоторые фразы напоминали ржание, иные — жестокий визг; увесистый деловой хохот перемешивался с шипением. Голоса женщин звучали напряженным и мрачным тембром, переходя время от времени к искушающей игривости с развратными интонациями камелий. Иногда чье-нибудь торжественное замечание переводило разговор к названиям цен золота и драгоценных камней; иные слова заставляли вздрогнуть, намекая убийство или другое преступление не менее решительных очертаний. Жаргон тюрьмы, бесстыдство ночной улицы, внешний лоск азартной интриги и оживленное многословие нервно озирающейся души…»

Людей на пиру набираются все больше и больше. Чем больше заходят в залы, тем жарче друг другу аплодируют. Все они угрожают некоему крысолову, который мешает им жить. И вот герой вдруг понимает, кто это. Он вспоминает его телефон, и его адрес. По-своему, так крысолов — Бог. Пирующие угрожают убить его, и радуются, что пришел наконец Освободитель, который сможет это сделать  И вот герой убегает к Крысолову, чтоб предупредить его о смертельной опасности, но тот лишь посмеивается и вынимает из клетки очередную   крысу. Не удивлюсь, если автор был пьян, когда писал. Но пьяные редко врут. Не в силах.   Пирушка, конечно, вполне узнаваемая, таких было много в Украине. Пару лет назад. И сейчас. В рассказе еще много похожих картинок. Но меня удивило, что рассказ этот не дореволюционный, это-то было бы понятно. Он после-. После. Мало что поменялось.

Интересно, что бродяга по комнатам-дням не ищет мести (он даже поживился за счет пирующих), он не хочет ничего чинить в этих огромных бесприютных днях. Не его это дело. Он хочет снимать комнату рядом с крысоловом и ждать любви его дочери. Вот и все, что можно по-хорошему желать. И я начал догадываться, что та безнадежная середина, вечно невинная, никогда не попадающаяся, тоже дождется своего часа. Где-то в глухом переулке живет крысолов, который готовит вечером свой яд. Об этом написал пьяный бродяга холодным питерским вечером, рассчитывая получить пару мешков крупы в качестве гонорара. Значит, это правда. Но радости от того, что крысолов на месте, не так много, как кажется, ой немного, месть вообще нечеловеческое дело. Убийцы приходят на смену убийцам, шарлатаны на смену шарлатанам. 

 И в завершение)))

За три с половиной недели того минувшего лета тогда так много удалось понять о времени. Без новостей как-то точнее живется. Не отвлекаешься на частности. Не исключено, что если б не брал телефонной трубки и не читал, то понял бы намного больше. Шум волн, что может быть информативнее о мире?

 Книгу я хотел вернуть на вертящуюся полку, но в последний день не пошел на пляж и поручил это своему родственнику. А он, бесчестный человек, забыл, и втайне подкинул ее мне в сумку. Время от времени об ее обгорелый корешок спотыкается взгляд. В этот момент, естественно приходит мысль, что журналисты, которые не могут жить без нета, само собой свихнулись, но намного ли лучше те, кто может спокойно обойтись без него?