Шпагоглотатель (о чем думают журналисты на фуршетах)
Недавно мне неожиданно напомнили о фуршетах. В сети «Вкурсі» Святослав Вышинский написал о том, что журналистов манят фуршеты. Я по-стариковски задумался, вдруг начал вспоминать о временах, когда они меня манили, сыто заулыбался и довспоминался до того, что вспомнил, как хотел стать профессором фуршетологии.
Надо сказать, что в Черновцах фуршетов почти и нет. Редкие пьянки-гулянки на природе не в счет. В Киеве же при известной сноровке и активности можно посетить несколько в один день. В общем, почти каждый журналист знает об этой возможности. Приглашения рассылают различные пресс-службы на почту. Приглашения, конечно, не на фуршеты, а на мероприятия. Но это как бы в комплексе всегда. Так случилось, что в тот день я не успел поесть. И вечером, посмотрев почту, решил: пойду в симпатичное местечко на вручение литературной премии Би-би-си. В кафе скучно, домой — кушать селедку с картохой — негламурно, а в Би-би-си — в самый раз.
Гадкий был осенний вечерок, и первый снежок летал. Бодро добежал я до помещения какого-то культурного центра на Подоле. Вошел в теплый зальчик и на пороге столкнулся с Сергеем Жаданом. Скромно он стоял в дверях, в странных кедах и защитного цвета брюках, и пропускал всех перед собой. И так он мне понравился. Там еще какие-то писатели были. Все уютно расселись, но церемония неожиданно затянулась, потому что начали читать отрывки из произведений претендентов. И тут-то я понял, что жутко голоден — это раз. Во-вторых, я посмотрел на помятый демократичный костюмчик британского посла и понял, что… фуршета, наверное, не будет. Потому как европейцам трудно вообразить, что кто-то голоден. Из своего не богатого, но ценного опыта я знал, что худшие фуршеты у миллиардера Пинчука, который вообще не знает чувства голода. Элегантные бутербродики с семгой, которые, как мне всегда казалось, на редкость гадко пахнут тухлятиной и наперсточки с кофе — вот и все, чем вы можете поживиться у Пинчука. Один раз после фуршета у миллиардера я ел липкие финики из ларька и жареные пирожки. С удовольствием.
Но отвлекся. И чем дальше я смотрел на мятый пиджачок посла, тем больше прозревал печальное голодное будущее. И как-то все отчаянно долго тянулось. И тут я понял, что же в–третьих. И ужаснулся. А в-третьих было то, что о мероприятии этом навряд ли разрешили написать бы больше сорока строчек. «Двадцать долларов», — посчитал я и закричал внутри: «зачем, зачем я сюда пришел, надо в театр, в театр надо было идти — сто двадцать строк и буфет в антракте». А авторы все сладостно так читали, гордо так читали. Читали, думая о премии. А я слушал и думал о своих сорока строчках. В унынии. И тут вышел Жадан и тоже начал было читать. И как он мне не понравился. Но, к счастью, был он краток и как-то убедителен. Тут вышел и посол в мятом пиджачке и сказал, что лауреатом премии стал Жадан. Все захлопали, поздравили и пошли в вестибюль. И там был многометровый стол с бутербродами.
Стараясь выглядеть достойно, я подошел и взял пять бутербродиков на тарелку, и в одну минуту непринужденно их съел. Но оказалось, что британские послы – глубокие знатоки славян. Школа дипломатии. Официанты вынесли новые бутербродики и даже предупредили, что будет рыба и горячее. Я успокоился, посмотрел на счастливого Жадана и он мне снова очень понравился. Потом подошел за новой порцией бутербродиков, посмотрел на тарелку и… похолодел.
В общем, на тарелке не было ничего ужасного. Там лежало-то всего четыре шпажки. А я съел пять бутербродов…. И вот смотрю на четыре шпажки и вспоминаю какое-то странное тенькание в глотке, когда я, как пес, сглотнул один из бутербродов. «Это шпажка была, — сообразил я, — от блин. Интересно, пластмасса в желудке растворяется или нет?». Я взял шпажку с тарелки и незаметно начал примерять ее к животу, думая пройдет ли она все изгибы кишок или трагически где-то застрянет. Выходило фифти-фифти. Через пять минут воображение разыгралось так, что я явственно ощущал ход шпажки и предчувствовал, как она застревает где-то в аппендиците. И я уже лежу на операционном столе, как бутерброд. И из меня, разрезанного, торчит шпажка, а со шпажки — мясной розовой влагой лакомо отсвечивает… моя слепая кишка. И нелепая эта, но чисто журналистская гибель меня удручала. «Я ведь не любил никогда фуршетов, чего поперся», — вертелась, как пластинка, мысль. И теперь не нравился мне не только Жадан, но все вообще. А особо отвратительным казался посол, который наконец-то снял пиджак. А под ним (пиджаком) было еще хуже. Интересно, что будет, если пластмасса начнет растворяться в желудке, это будет съедобно или… — думал я тяжело, — заесть надо, заесть, народный способ, мудрый народ, — подумалось мне, и я подошел к столу с рыбой.
К фаршированной рыбе, как многие черновчане, я отношусь так нежно, что мог бы жениться на ней, но в этот вечер и она мне была не по вкусу. «Господи, — подумалось, — люди ездят в Абхазию и Чечню, в Гайану и Сирию и возвращаются целыми и здоровыми, я же пошел на фуршет. В жизни, как на войне. Не знаешь, откуда прилетит роковая шпажка».
Я старательно давился рыбой и потом полез за платком. Когда вынул его из кармана, то увидел, что в его складках находится … пятая шпажка.
Как может быстро меняться жизнь. Все трудности начали казаться легкостями. И вместо трагического разрезанного страдальца со шпажкой внутри, мне привиделось, что я профессор фуршетологии с толстой попой обтянутой лоснящимися брюками, вываливающимся брюшком а-ля Стас Садальский и сальным лицом, на губах у меня крошечка засохшего соуса. И этот профессор (я) шепеляво и картавя читает студентам и студенткам курс фуршетологии, рисуя шпажки на визжащей мутной доске. И этот образ мне понравился намного больше… Я вышел от доброй Би-би-си совершенно потрясающе сытым (были еще куры в сметанном соусе). Сучий ветер задул мне под куртку, вокруг ходили хмурые алкаши, лицо залепил мокрый снег. «Врешь, не возьмешь», — подумал я ехидно. Мысль о будущем профессорстве и курсе фуршетологии согревала меня.
И теперь я в какой-то мере воплотил свою мечту. Это похоже на мою вводную лекцию.
«Но вывод, надо сделать какой-нибудь вывод в конце, — подумалось мне профессионально, — а вот он, вывод: счастье оно всегда с тобой. Просто иногда прячется по карманам». Я был бы знатным профессором.
Сергей ВОРОНЦОВ
Надо сказать, что в Черновцах фуршетов почти и нет. Редкие пьянки-гулянки на природе не в счет. В Киеве же при известной сноровке и активности можно посетить несколько в один день. В общем, почти каждый журналист знает об этой возможности. Приглашения рассылают различные пресс-службы на почту. Приглашения, конечно, не на фуршеты, а на мероприятия. Но это как бы в комплексе всегда. Так случилось, что в тот день я не успел поесть. И вечером, посмотрев почту, решил: пойду в симпатичное местечко на вручение литературной премии Би-би-си. В кафе скучно, домой — кушать селедку с картохой — негламурно, а в Би-би-си — в самый раз.
Гадкий был осенний вечерок, и первый снежок летал. Бодро добежал я до помещения какого-то культурного центра на Подоле. Вошел в теплый зальчик и на пороге столкнулся с Сергеем Жаданом. Скромно он стоял в дверях, в странных кедах и защитного цвета брюках, и пропускал всех перед собой. И так он мне понравился. Там еще какие-то писатели были. Все уютно расселись, но церемония неожиданно затянулась, потому что начали читать отрывки из произведений претендентов. И тут-то я понял, что жутко голоден — это раз. Во-вторых, я посмотрел на помятый демократичный костюмчик британского посла и понял, что… фуршета, наверное, не будет. Потому как европейцам трудно вообразить, что кто-то голоден. Из своего не богатого, но ценного опыта я знал, что худшие фуршеты у миллиардера Пинчука, который вообще не знает чувства голода. Элегантные бутербродики с семгой, которые, как мне всегда казалось, на редкость гадко пахнут тухлятиной и наперсточки с кофе — вот и все, чем вы можете поживиться у Пинчука. Один раз после фуршета у миллиардера я ел липкие финики из ларька и жареные пирожки. С удовольствием.
Но отвлекся. И чем дальше я смотрел на мятый пиджачок посла, тем больше прозревал печальное голодное будущее. И как-то все отчаянно долго тянулось. И тут я понял, что же в–третьих. И ужаснулся. А в-третьих было то, что о мероприятии этом навряд ли разрешили написать бы больше сорока строчек. «Двадцать долларов», — посчитал я и закричал внутри: «зачем, зачем я сюда пришел, надо в театр, в театр надо было идти — сто двадцать строк и буфет в антракте». А авторы все сладостно так читали, гордо так читали. Читали, думая о премии. А я слушал и думал о своих сорока строчках. В унынии. И тут вышел Жадан и тоже начал было читать. И как он мне не понравился. Но, к счастью, был он краток и как-то убедителен. Тут вышел и посол в мятом пиджачке и сказал, что лауреатом премии стал Жадан. Все захлопали, поздравили и пошли в вестибюль. И там был многометровый стол с бутербродами.
Стараясь выглядеть достойно, я подошел и взял пять бутербродиков на тарелку, и в одну минуту непринужденно их съел. Но оказалось, что британские послы – глубокие знатоки славян. Школа дипломатии. Официанты вынесли новые бутербродики и даже предупредили, что будет рыба и горячее. Я успокоился, посмотрел на счастливого Жадана и он мне снова очень понравился. Потом подошел за новой порцией бутербродиков, посмотрел на тарелку и… похолодел.
В общем, на тарелке не было ничего ужасного. Там лежало-то всего четыре шпажки. А я съел пять бутербродов…. И вот смотрю на четыре шпажки и вспоминаю какое-то странное тенькание в глотке, когда я, как пес, сглотнул один из бутербродов. «Это шпажка была, — сообразил я, — от блин. Интересно, пластмасса в желудке растворяется или нет?». Я взял шпажку с тарелки и незаметно начал примерять ее к животу, думая пройдет ли она все изгибы кишок или трагически где-то застрянет. Выходило фифти-фифти. Через пять минут воображение разыгралось так, что я явственно ощущал ход шпажки и предчувствовал, как она застревает где-то в аппендиците. И я уже лежу на операционном столе, как бутерброд. И из меня, разрезанного, торчит шпажка, а со шпажки — мясной розовой влагой лакомо отсвечивает… моя слепая кишка. И нелепая эта, но чисто журналистская гибель меня удручала. «Я ведь не любил никогда фуршетов, чего поперся», — вертелась, как пластинка, мысль. И теперь не нравился мне не только Жадан, но все вообще. А особо отвратительным казался посол, который наконец-то снял пиджак. А под ним (пиджаком) было еще хуже. Интересно, что будет, если пластмасса начнет растворяться в желудке, это будет съедобно или… — думал я тяжело, — заесть надо, заесть, народный способ, мудрый народ, — подумалось мне, и я подошел к столу с рыбой.
К фаршированной рыбе, как многие черновчане, я отношусь так нежно, что мог бы жениться на ней, но в этот вечер и она мне была не по вкусу. «Господи, — подумалось, — люди ездят в Абхазию и Чечню, в Гайану и Сирию и возвращаются целыми и здоровыми, я же пошел на фуршет. В жизни, как на войне. Не знаешь, откуда прилетит роковая шпажка».
Я старательно давился рыбой и потом полез за платком. Когда вынул его из кармана, то увидел, что в его складках находится … пятая шпажка.
Как может быстро меняться жизнь. Все трудности начали казаться легкостями. И вместо трагического разрезанного страдальца со шпажкой внутри, мне привиделось, что я профессор фуршетологии с толстой попой обтянутой лоснящимися брюками, вываливающимся брюшком а-ля Стас Садальский и сальным лицом, на губах у меня крошечка засохшего соуса. И этот профессор (я) шепеляво и картавя читает студентам и студенткам курс фуршетологии, рисуя шпажки на визжащей мутной доске. И этот образ мне понравился намного больше… Я вышел от доброй Би-би-си совершенно потрясающе сытым (были еще куры в сметанном соусе). Сучий ветер задул мне под куртку, вокруг ходили хмурые алкаши, лицо залепил мокрый снег. «Врешь, не возьмешь», — подумал я ехидно. Мысль о будущем профессорстве и курсе фуршетологии согревала меня.
И теперь я в какой-то мере воплотил свою мечту. Это похоже на мою вводную лекцию.
«Но вывод, надо сделать какой-нибудь вывод в конце, — подумалось мне профессионально, — а вот он, вывод: счастье оно всегда с тобой. Просто иногда прячется по карманам». Я был бы знатным профессором.
Сергей ВОРОНЦОВ
0 коментарів